В эту землю вцепившись корнями, ветвями, колючками, злобами, стонами….
Прошлой жизни «ужасной» не помня, не помня уже…,
шелушащейся кожей, рубцами на сердце, узлами судьбы и изломами
заплативши за «райскую» жизнь на запёкшейся кровью меже….
Изуверское это светило,
прожегшее кости сквозь тело –
баю солнышком ласковым, сном…. Райским сном….
…А те брызги тумана, которые после хамсина* хватаю иссохшимся ртом….
Ну, конечно же, - кажется мне, что текут они в глотку,
что медом текут… Молоком….
Медом и молоком….
Медом…
и молоком….
(алеф)
Алтари Илии, а вокруг огоньки-анемоны...
И присел наш Кармель,
чтобы город вскарабкаться мог.
Илия! Илия!
Снизойди на кармельские склоны.
Этот город–гора твой земной величавый чертог.
Перья ангельских крыльев –
дома разметались по скалам...
В предзакатном огне хороша и тепла и легка
Хайфа, милая Хайфа –
святого ревнителя слава –
здесь вознёсся пророк и склонились пред ним облака.
Брат Кармеля – Хермон с его снежно-седой головою...
Но и тот и другой – отраженье горы Мориа
и столицы в горах...
Мы б давно уже, Хайфа, с тобою
захлебнулись в волнах,
если б нас не держала она.
Ури Цви Гринберг
Осень на Голанах –
Красные кусты
На лесной дорожке-
Только я и ты.
Осень золотая-
Желтых лип шатер
На лугу далеком
Догорал костер.
Ты принес мне снова
Синих астр букет,
Будто с Подмосковья
Ласковый привет
Осень на Голанах -
Свадьбы под хупой
Весело гуляет стар и молодой.
Листья под ногами
Медленно шуршат,
На холмах высоких
Сосен стройный ряд.
Опадают листья,
Дни стрелой летят,
Скоро на Голанах
Первый снегопад.
Мы в снежки сыграем,
Вспомним юность вновь,
Будто возвратилась
Первая любовь.
Осень золотая,
Не спеши уйти
Нам еще полжизни
Надо здесь пройти.
Вечер так прекрасен,
Горизонт так чист,
Но с берез слетает
Уж последний лист.
В Гамале все погибли, кроме двух сестёр Филиппа.
Во время тройной зачистки их не смогли найти.
Гамала относилась к городам крепостного типа,
куда очень трудно ворваться и откуда нельзя уйти.
С трёх сторон высокие стены, а с четвёртой - гребень обрыва,
висящий над чёрной прорвой, куда страшно даже смотреть.
Около пяти тысяч жителей, когда ещё были живы,
бросились в эту пропасть, предпочитая лёгкую смерть.
С ними были деньги и вещи - довольно странный обычай!
Спуститься туда сложно, подниматься еще трудней.
Но кое-кто из солдатиков всё же вернулся с добычей.
(И некоторые предметы сохранились до наших дней.)
Хронист, описавший все это, был горек, сух и спокоен.
Он пришел туда с победителями, в одних цепях, налегке.
До того, как попасть в плен, он был храбрый и стойкий воин,
и командовал обороной в небольшом городке.
Потом их загнали в пещеры и обложили туго,
и когда между смертью и рабством им пришлось выбирать,
они после долгих споров поклялись, что убьют друг друга.
Он остался последним. И он не стал умирать.
Он писал прекрасные книги. Он улыбался славе.
Его любили красавицы. У него удалась судьба.
Он и сегодня известен нам как Иосиф Флавий.
Флавий - это имя хозяина. А Иосиф - имя раба.
Мы обязаны памятью предателям и мародерам.
Мы обязаны сладостью горьким всходам земли.
Мы обязаны жизнью двум девочкам, тем, которым
удалось спрятаться так, что их не нашли.
Юрий Михайлик
Это сообщение отредактировал Ariel - 15-10-2007 - 21:36
| QUOTE (Horton @ 30.10.2007 - время: 16:56) |
| "Ой, Израиль, ты меня изранил! Оглушил, опутал, обольстил! Я сюда приехал, рот раззявил, До отъезда так и не закрыл. Как-то здесь особенно поется! Как-то здесь танцуется на раз! В здешнем небе чаще Бог смеется: Он, евреи, правда, любит вас." |
Ау, дорогой! Это мой пост -читай выше!
Пару деньков пусть повисит, чтоб ты видел свою ошибку, а потом я удалю!
Движущиеся вместе, но каждый сам по себе.
В общем хлопке и жесте – дань единой судьбе.
Толстяки и тростинки, прелестницы, горбуны
Ритмом либо инстинктом в целое сведены.
Танец простой породы, музыка третий сорт.
Дружные повороты юбок, рейтуз и шорт.
Что-то в этом от хлёстких – с пеной наискосок –
Волн средиземноморских: рядом, через песок.
В окриках диск-жокейши – скрытый сержантский лай.
Славный и богатейший кем-то придуман край.
Танец идёт под песни. Окрик необходим.
Танец делают вместе. Но танцуешь один.
Ни одного сефарда – разве что йеменит.
Грудью, врозь и попарно... Что ж мне кровь леденит? –
Горя неизреченность? Преодоленный страх?
Гордая обречённость? Призрак «узи» в руках?
Кто-то придумал танец. Город. Народ. Удел.
Кисти плывут, взметаясь, над перебросом тел.
Обувь стучит о плиты, волны чертят зигзаг.
И словно глаза закрыты – при открытых глазах.
Cтою, как громом поражённая.
Земля Священного писанья.
Ты - как калека прокажённая,
Горячим солнцем обожжённая -
На грани полного свисанья
Над бездной,
Ты вот-вот исчезнешь. -
Геена заглотнёт тебя -
Со всею красотой и распрями.
И всё, за что стояли насмерть мы -
В пространство бездны колея.
И ты - не ты. И я - не я.
И кто теперь кому судья?!
Вот колесница. В ней - Илья.
Пророк свободно, ладно правит.
И кажется, сейчас раздавит
И Город вечный и меня.
Креславская Анна Зиновьевна
Отцы детей под пули подставляют.
А матери им это позволяют:
Бог даст - они других себе родят!
Но где ж тот Бог - теперь не разобрать.
Словес бессильны жалкие витийства:
Клубится вакханалия убийства.
Палаческого ража не унять.
Безумие разверзшейся вражды,
Предписанной по Торе и Корану,
Всё расширяет мировую рану.
Пощады от Спасителя не жди.
Весь мир погряз во тьме людских обид,
Гробы взывают к бою и отмщенью.
А тот, кто проповедовал прощенье
На всё с креста беспомощно глядит...
Поболе, чем под нашей крышей.
Да, залетит порой "Кассам"
Во двор, но там народ привыкший.
Еврей с арабом жили врозь,
Хотя и рядом. Так и будет.
Удар по этносам? Да брось.
От этих точно не убудет.
Идти готовый до конца,
Еврей с улыбкою от уха,
Во имя сына и отца
На Рождество стреляет "духа".
А ты мне лучше дай ответ:
Куда придётся нам деваться
Отсюда через 10 лет,
Чтоб жить ещё хотя бы 20?
Ведь нам шахиды не страшны -
Мы отдаём своё без боя.
И сам ты свалишь из страны,
Когда получишь роль изгоя. (с)
Я люблю этот город из белого камня,
Я люблю этот город, обласканный морем -
Ненавязчивый бриз его свеж и проворен,
И аллеи его – словно друга рука мне...
Пролетает стрела твоя, древний и юный
Ашкелон мой уютный, тропою песчаной
Через солнца палящего свет беспощадный,
Через тени столетий, желтеющих в дюнах.
Тихим эхом веков дышат глыбы гранита,
Что усеяли парк – и покоятся в скверах -
И барханов ладонь, охватившая берег,
Животворною влагою щедро омыта...
Полупризрачный бархат ночей Ашкелона,
Напоённый хмельным ароматом пустыни,
До утра будоражит, пьянит – и не стынет
В тихой ласке прибрежного шороха-стона...
Я под небом его оживаю как будто,
Мне в улыбке зари удаётся согреться...
Я люблю этот город –
Проросший сквозь сердце,
Я люблю этот город, затерянный в буднях...(с)
В Тель-Авиве, в придорожном парке
Каждый проходящий видеть мог:
Девушка-сержант вязала шарфик,
Пара спиц, сиреневый клубок.
На коленях – тонкая тетрадка,
Где узор ажурный отражен,
А пилотку юная солдатка
Уложила плотно за погон.
И мелькали спицы быстро, ловко,
И вставали петли в общий строй.
И висела строгая винтовка
У нее за худенькой спиной.
У истоков Иордана
Мы спустились в узкое ущелье
Среди скал. И устремился взгляд
На могучих сил произведенье –
Пенно-серебристый водопад.
А под ним – холодная быстрина.
В ледяном бурлящем молоке
Пребывали валуны-махины,
Замерев в базальтовой тоске.
Мы разделись, с берега нырнули
В толщу обжигающей волны,
Но через мгновенье повернули,
Оседлав седые валуны.
А в быстрине женщина осталась,
Самая отважная из нас.
Жгучею водою наслаждаясь,
Чудеса! Она купалась час!
Мы сидим, подставив солнцу спины,
В заповедном месте, как в раю.
Через час смущенные мужчины
Взяли у русалки интервью:
- Вы откуда, милая моржиха?
Где живете? В дальнем далеке?
И она ответила нам тихо:
- Я живу на Ангаре-реке.
Отложилось, словно на экране:
Ледяной поток летел с горы,
Женщина купалась в Иордане,
Закалившись в водах Ангары.
Встреча в пустыне
"Анчар, как грозный часовой,
Стоит - один во всей вселенной"
А.Пушкин
Солнце замирает на закате,
Мы пришли сюда с земли Расейской,
Наш автобус неустанно катит
По пустыне древней иудейской.
Слева море Мертвое мелькнуло,
Скрывшись за раскосые отроги.
И привычно гидша протянула:
- Посмотрите вправо от дороги!
Повернувши головы устало,
Дружно все отметили, аккордно:
Среди камня дерево стояло
Одиноко, караульно, гордо.
Наша гидша, Эллочка с Одессы,
Вопрошает с хитрецой, лукаво:
- Вам это растение известно?
Это не инжир, и не агава.
Дерево родило вдохновенье,
Про него, легендой потрясенный,
Написал поэт стихотворенье,
Помните: "На почве... раскаленной?"
Сей поэт - большая гордость наша!
Про себя отметили евреи:
- Вот и повстречался Пушкин Саша
В раскаленной зноем Иудее!
Июльское солнце в зените,
Полощется в волнах причал.
- А туча с грозою! Глядите!
Мальчишка по-русски кричал.
«Пророку» в ответ протянули:
- Такого ты здесь не найдёшь,
Дождя не бывает в июле,
Пусть даже на шекель, на грош.
Но тучка, видать, баловница,
Решив разукрасить досуг,
Взмахнула свободной десницей,
И блёстки посыпались вдруг.
Короткие строчки косые
Летели, по пальмам гвоздя.
Наверно, послала Россия
Израилю горстку дождя.
Новогодние чудеса в Хайфе
Свою жару ослабивши немножко,
Светило озаряет синь небес,
И, захватив российское лукошко,
Иду я за грибами в зимний лес.
Природа сроки выполняет свято,
Шумят дожди, водой набухла сень,
А на полянке – шустрые маслята
Стоят картинно, шапки набекрень.
Я сквозь лианы продираюсь ниже,
Задев ногой оранжевый пятак,
Да это чудо! Неужели? Рыжик!
Как занесло тебя сюда, чудак?
Гляжу на горы, море, пальмы, травку,
Восставшую зеленою стеной …
И русский консул выдает мне справку,
Где подтверждает: «Марк еще живой!»
Еврею нужна не простая квартира..
Еврею нужна, для житья непорочного,
Квартира, в которой два разных сортира..
Один для мясного, другой - для молочного..
(с) Губерман.